Неточные совпадения
Ярченко послал через Симеона приглашение, и актер
пришел и сразу же начал обычную актерскую игру. В дверях он остановился, в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он держал левой рукой перед серединой груди, как актер, изображающий на театре пожилого светского льва или
директора банка. Приблизительно этих лиц он внутренне и представлял себе.
— Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви
директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы думаете?
Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет. Ну, я ему еще покажу!
Однажды Сенечка насмерть перессорился с маменькой из-за бани. Приехавши летом в отпуск, вздумал он вымыться в баньке и
пришел доложить об этом маменьке. Он тогда только что был произведен в статские советники и назначен вице-директором какого-то департамента.
Павел был болен в субботу, когда вывесили объявление
директора о сборе копейки; он не работал и не знал ничего об этом. На другой день, после обедни, к нему
пришли благообразный старик, литейщик Сизов, высокий и злой слесарь Махотин и рассказали ему о решении
директора.
Директор департамента
приходит поздно, засиживается у «своей» (так, по крайней мере, говорят чиновники) и совершенно понапрасну задерживает подчиненных.
К тому же в последние дни между гимназистами держался упорный слух, будто
директор донес попечителю учебного округа, что Передонов сошел с ума, и будто скоро
пришлют его свидетельствовать и затем уберут из гимназии.
В то же время полетели доносы на Передонова к попечителю учебного округа. Из округа
прислали запрос
директору. Хрипач сослался на свои прежние донесения и прибавил, что дальнейшее пребывание Передонова в гимназии становится положительно опасным, так как его душевная болезнь заметно прогрессирует.
Странности в поведении Передонова все более день ото дня беспокоили Хрипача. Он посоветовался с гимназическим врачом, не сошел ли Передонов с ума. Врач со смехом ответил, что Передонову сходить не с чего, а просто дурит по глупости. Поступали и жалобы. Начала Адаменко, она
прислала директору тетрадь ее брата с единицею за хорошо исполненную работу.
Передоновы ожидали каждый день ответных визитов с трепетным нетерпением; пересчитывали, кто еще не был. Особенно нетерпеливо ждали
директора с женою. Ждали и волновались непомерно, — а вдруг Хрипачи не
придут.
От
директора Коковкина
пришла с новыми упреками Саше.
— Дозволение устроить театр с авансценою и декорациями в одной из университетских зал долго не
приходило от попечителя, который жил в Петербурге, а потому мы выпросили позволение у
директора Яковкина составить домашний спектакль без устройства возвышенной сцены и без декораций, в одной из спальных комнат казенных студентов.
Людовик. Благодарю вас, мой архиепископ. Вы поступили правильно. Я считаю дело выясненным. (Звонит, говорит в пространство.) Вызовите сейчас же
директора театра Пале-Рояль господина де Мольера. Снимите караулы из этих комнат, я буду говорить наедине. (Шаррону.) Архиепископ,
пришлите ко мне этого Муаррона.
Пришел батюшка. В обоих отделениях первого класса учил не свой, гимназический священник, а из посторонней церкви, по фамилии Пещерский. А настоятелем гимназической церкви был отец Михаил, маленький, седенький, голубоглазый старичок, похожий на Николая-угодника, человек отменной доброты и душевной нежности, заступник и ходатай перед
директором за провинившихся почти единственное лицо, о котором Буланин вынес из стен корпуса светлое воспоминание.
А в четверг, после утреннего чая, всех кадет младшей роты, вместо того чтобы распустить по классам, построили в рекреационной зале. Собрались воспитатели всех четырех отделений, первого и второго класса, и наконец — и это было уж совсем необыкновенным явлением —
пришел директор. Было еще не светло, и в классах горели лампы.
Послышался звонок. Это были священники из своего прихода; их всегда принимали в благородной половине, то есть наверху. Вслед за попами
пришли с визитом
директор завода Назарыч и фабричный доктор, потом Мишенька доложил об инспекторе народных училищ. Прием визитеров начался.
Вдруг
приходит ко мне Щепкин и говорит, что ему очень неловко ставить «Ревизора», что товарищи этим как-то обижаются, не обращают никакого внимания на его замечания и что пиеса от этого будет поставлена плохо; что гораздо было бы лучше, если бы пиеса ставилась без всякого надзора, так, сама по себе, по общему произволу актеров; что если он пожалуется репертуарному члену или
директору, то дело пойдет еще хуже: ибо
директор и репертуарный член ничего не смыслят и никогда такими делами не занимаются; а господа артисты назло ему, Щепкину, совсем уронят пиесу.
Ягодин (беспокойно). О чем нам говорить? Они — наверху, мы — внизу.
Придешь в контору, они нам скажут, что им
директор велел… и все! Вот и знакомство.
На другой день, в воскресенье, он был в гимназической церкви и виделся там с
директором и товарищами. Ему казалось, что все они были заняты только тем, что тщательно скрывали свое невежество и недовольство жизнью, и сам он, чтобы не выдать им своего беспокойства, приятно улыбался и говорил о пустяках. Потом он ходил на вокзал и видел там, как
пришел и ушел почтовый поезд, и ему приятно было, что он один и что ему не нужно ни с кем разговаривать.
Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех.
Директор, сидевший в будочке, называл ее полаты-ни Attalea. Но это имя не было ее родным именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали, и оно не было написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз
пришел в ботанический сад приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма; когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.
Мне и в голову не могло
прийти, что этот бесцветный старый Пьер (ему тогда было лет тридцать, но, по моему клопиному масштабу, он казался мне чрезвычайно пожилым), что наш незаметный Пьер смеет любить, да еще кого, саму Ольгу Сур, первую артистку цирка, мировую знаменитость, дочь грозного и всесильного
директора, страшнее и богаче которого не было никого на свете.
Директор и инспектор гимназии
приходят к нему и униженно вымаливают пощады, потому что на площади эшафот стоит…
В камере сидело пять женщин. Жена и дочь бежавшего начальника уездной милиции при белых. Две дамы, на которых донесла их прислуга, что они ругали большевиков. И седая женщина с одутловатым лицом, приютившая Катю в первую ночь, — жена
директора одного из частных банков. С нею случилась странная история. Однажды, в отсутствие мужа, к ней
пришли два молодых человека, отозвали ее в отдельную комнату и сообщили, что они — офицеры, что большевики их разыскивают для расстрела, и умоляли дать им приют на сутки.
— Ну теперь, — отвечает
директор, — вы повышены, и на классной должности вам вицмундир необходим. Я назначу вам из канцелярских сумм полтораста рублей пособия, — извольте их получить и немедленно же закажите себе хороший вицмундир. Советую вам сделать его на Васильевском Острове у портного Доса. Он сам англичанин и всем англичанам работает. Его фраки очень солидно сидят, что для формы идет. Можете ему сказать, что я вас
прислал: он и мне тоже работает. — А когда будете одеты, прошу ко мне явиться.
—
Директора не было в театре во время трагедии, стало быть, он не видел нашей игры.
Пришел только сейчас.
Мать
приходит к
директору, молит Христом-богом: «Господин
директор, будьте столь добры, найдите моего Мишку, посеките его, подлеца!» А
директор ей: «Помилуйте, сударыня, у нас с ним пять швейцаров не справятся!»
«Ваше сиятельство, из Вотчинного Департамента
пришли, от
директора за приказаниями… Из Консистории, из Сената, из Университета, из Воспитательного Дома, викарный
прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель»… всю ночь не переставая докладывали графу.